— Меня интересует вот этот предмет… точнее, область разысканий… Ну, вы видите, какая… и вот мне любопытно, не могли бы вы порекомендовать мне некие другие источники, в которых я мог бы почерпнуть…
Ему рекомендовали другого лавочника. Или советовали встретиться с владельцем частной коллекции. А кончалось это тем, что он вдруг понимал: его не так поняли! Ибо он обнаруживал себя на пороге вступления в общество каких-то сумасшедших демонопоклонников.
Книжный магазинчик, который он сейчас обыскивал, представлял собой лишь незначительное отклонение от типажа, который столько раз очаровывал и разочаровывал его. Но он уже знал, что следует действовать с осторожностью и беречь свое драгоценное время. Что ж, если данная лавка что и скрывала, то явно не среди книг, что он только что осмотрел.
— А вы видели хозяина? — спросил кто-то, стоявший совсем рядом, и он вздрогнул от неожиданности.
Виктор Кейрион развернулся к незнакомцу. Человек не отличался высоким ростом, на нем был черный просторный плащ, а волосы, того же цвета, что и одежда, свободно падали на плечи. Помимо внешности, во всей его манере держаться просматривалось что-то, отчетливо напоминающее ворона, или даже стервятника в ожидании добычи.
— Неужели выполз из норы? — спросил черный человек, небрежно махнув рукой в сторону пустующего стола и коридора теней за ним.
— Прошу прощения, но я никого не видел, — сухо ответил Кейрион. — И я только что заметил вас.
— Что делать — походка такая. Бесшумная. Посмотрите только на мои ноги, — и черный человек ткнул вниз, в пару безупречно отполированных черных ботинок.
Кейрион повиновался его жесту, не задумываясь, и теперь чувствовал себя по-дурацки, словно его обмишулили. Он снова поднял глаза на улыбающегося незнакомца.
— Да вы, я смотрю, скучаете, — сказал человек-ворон.
— Простите?
— Это вы меня простите. Извините, не буду более беспокоить вас.
И человек пошел прочь, и плащ вился за его плечами. А потом он подошел к дальним полкам и углубился в изучение расставленных на них книг.
— А я вас здесь в первый раз вижу, — вдруг сказал он — громко, через всю комнату.
— Я здесь никогда раньше не был, — сознался Кейрион.
— А вот это вы читали? — сказал незнакомец, снял с полки книгу и поднял ее, показывая собеседнику.
Обложка ее была совершенно черной. Название отсутствовало.
— Да нет, — ответил Кейрион и даже не удостоил книгу взглядом.
Наверное, то была защитная реакция: ему вдруг показалось, что с этим иностранцем (а незнакомец и впрямь казался иностранцем, что-то в нем чувствовалось чуждое, нездешнее) лучше не связываться.
— Тогда вы наверняка ищете что-то особенное, — проговорил тот, поставив книгу на полку как ни в чем не бывало. — А я, знаете ли, вас прекрасно понимаю. Знаю, каково это, когда ищешь нечто особенное. А приходилось ли вам слышать о книге, такой весьма особой книге, которая не… одним словом, которая не есть книга о чем-то, а сама и есть это что-то?
И тут надоедливому незнакомцу удалось не столько рассердить Кейриона, сколько заинтересовать его.
— Хм… Звучит… — начал было говорить он, но незнакомец воскликнул:
— Да вот же он! Прошу простить меня.
Оказалось, что хозяин лавки — и знакомый человековорона — и впрямь решил показаться на свет и теперь стоял за столом и оглядывал обоих посетителей.
— Друг мой, — и человек-ворон устремился с распростертыми объятиями навстречу лысеющему и неотвратимо толстеющему человеку за столом.
Они обменялись рукопожатием, потом некоторое время шептались. Человековорона почтительно завели за стол, а потом мрачный книгопродавец, без тени улыбки на лице, повел его прочь, в темноту. В дальнем конце черного коридора вдруг ярко очертился освещенный прямоугольник — это отворилась дверь. Сквозь свет прошествовала высокая двухголовая тень.
А Виктор Кейрион остался стоять среди бесполезных книжек — несчастный, всеми брошенный и обиженный тем, что его не пригласили внутрь. Однако встреча с вороноподобным посетителем пробудила прежние надежды с новой силой. И тогда ожидание показалось ему совершенно невозможным, а желание проникнуть вслед за этими двумя в маленькую, залитую светом комнату сделалось нестерпимым. И Виктор Кейрион уступил ему и теперь стоял на пороге тайной комнаты, настороженно осматриваясь.
Крошечный покой представлял собой подлинную келью библиографа — тесную, заставленную книгами. А посредине стояло несколько стеллажей, образовывавших как бы комнату в комнате. Между ними виднелись узкие, длинные проходы. С порога он прекрасно видел, как можно проникнуть в малую комнатку, однако оттуда доносился громкий шепот, и он не решился нарушить уединение тех двоих. Осторожно ступая, он принялся обходить комнату, жадно разглядывая старинные на вид книги.
И тут он понял: сегодня совершится нечто необычное. Отыщется нечто чаемое, столь долго ожидаемое. И вскоре он начал получать подтверждения своему предчувствию, причем каждая увиденная книга служила словно бы ключом к этому безумному расследованию, тайным знаком к толкованию и манящим маяком, зовущим продолжить обход. Многие тома писаны были на языках чужеземных, которыми он не владел вовсе, в некоторых использовался шифр, употребляющий с ином порядке привычные буквы, зато в других тайнопись основывалась на знаках, совершенно чуждых естественной речи. И в каждой из книг он отыскивал непрямое указание, некое значимое или косвенно намекающее отличие от ранее увиденного: непривычный шрифт, страницы и переплеты из неведомого материала, абстрактные диаграммы, не соотносимые ни с одним из привычных ритуалов или оккультных систем. Но еще большее удивление и предвкушение вызывали некоторые иллюстрации — таинственные рисунки и гравюры, на которых запечатлены были существа и сюжеты, совершенно ему чуждые и незнакомые. А фолианты, названные «Синотоглис» или, к примеру, «Ноктуарий Тина», содержали настолько дико выглядевшие схемы, что их трудно было бы представить на страницах традиционных эзотерических книг. Одним словом, теперь Виктор знал, что пришел сюда не зря.
Шепот стал громче, хотя слов по-прежнему было не разобрать, а он обошел угол огороженной стеллажами внутренней комнатки и с замиранием сердца обнаружил проход между книжными полками. Но его тут же — хотя непонятно, почему — привлекла на первый взгляд неприметная книжица в сероватом перелете, косо стоявшая в чрезмерно для нее широкой щели между двумя здоровенными томами во внушительно выглядевших обложках. Книжица стояла на самой верхней полке, и, чтобы достать ее, ему пришлось вытянуться, словно бы пытуемому на дыбе. Пытаясь не выдать своего присутствия ни стоном, ни вздохом, он все же наконец сумел ухватить указательным и большим пальцем этот предмет бледно-серого цвета — по правде говоря, от боли в позвоночнике он и сам, наверное, гляделся не лучше. Крайне аккуратно он выдвинул книжицу с полки, перехватил покрепче и с облегчением сократился до своего обычного роста. И жадно вгляделся в хрупкие от старости страницы.
Перед его глазами разворачивалась хроника странных сновидений. Однако, читая, он почему-то погружался не в повествование о причудливо переплетенных снах, а непосредственно в них. О нет, вокруг него плелись не метафоры — вокруг возникала вполне ощущаемая реальность. К тому же язык книги представлялся до невозможности неестественным. Указание на автора отсутствовало. И впрямь, казалось, что текст в нем не нуждается, ибо текст говорил сам за себя и исключительно с собой: слова изливались подобно потоку теней, которых некому и нечему отбрасывать в нашей реальности. И хотя язык книги походил на традиционную тарабарщину мистических писаний, он оказывался странным образом внятен — и в душе читателя описанный мир пускал глубокие корни, словно бы напитываясь подлинностью. Неужели он держал в руках заклинание, способное вызвать к жизни Вастариен, тот самый невозможный мир, на который намекали корявые буквы с обложки. А может, то был вовсе и не мир? Может, ему открылась нездешняя суть чего-то дотоле неведомого, из чего природные элементы уже удалились путем некоей алхимической экстракции, а дни обратились в сны, и ночи — в кошмары. Каждый прочитанный абзац являл его разуму образы и сюжеты столь безумные и дикие, притягивающие и отталкивающие одновременно, что его собственное чувство «нормального» грозило самоуничтожиться в ходе такого чтения. Похоже, в том царстве властвовала ничем не стесненная причудливость, а несовершенство превратилось в источник чудесного — перед его глазами проходили, одно за другим, удивительные примеры безобразия и балаганные в своем уродстве диковины. Страницы книги дышали ужасом. Но то был ужас, не омраченный чувством потери или тоской по прежним радостям или несбывшимся надеждам на спасение. Нет, то был ужас, говоривший об искуплении через вечное проклятие. И если считать Вастариен кошмаром — что ж, то был воистину кошмар, но преображенный в духе совершеннейшим отсутствием тихой гавани и убежища от него, — кошмар, ставший обыденным.
